http://www.le-eparchy.ru/node/87

Задонский паломник №57

 

Из воспоминаний иеромонаха Мардария об о. Виталии

Человек Божий
Блаженной памяти схиархимандрита Виталия

 

Первый раз я услышал об отце Виталии в Херсоне, там я тогда жил, работал. Совсем молоденький еще был, лет восемнадцать. Из Херсона были в Глинской пустыни паломники с нашего прихода. И вот встречаемся мы с ними, и они рассказывают:
- Ой, Виталий Глинский - это такой! Так он нас подбодрил! А как учил нас! Это вообще человек неземной!

Я думаю: «Как бы увидеть его?» Потом уже, когда приехал в Глинскую и познакомился с отцом Виталием, говорю ему:
- Отец Виталий, я когда в Херсоне был, про тебя там говорили.
Он улыбнулся:
- Ну, у меня там везде чада.

А в Глинскую пустынь я попал следующим образом. Когда я еще был в миру, Господь послал мне духовного отца архимандрита Варсонофия. Что это был за человек - не передать! Он сейчас канонизирован в Херсоне в лике новомучеников Российских. Шестнадцать лет на строгом режиме просидел при Сталине как миссионер-проповедник - это же сильно тогда коммунистами преследовалось. По тюрьмам его таскали, в лагере, в Сибири, был. А потом, когда выпустили - приедет в город какой, обратится к уполномоченному для регистрации, а регистрацию ему дают только на один месяц. «Больше чтоб тебя не было, - говорят. - Куда хочешь иди. Если просрочишь, опять посадим». Где он только не был. Наконец, прислали его в Херсон. И тут мне наши прихожане говорят: «Михаил, - я в миру Михаилом был, - смотри, у нас старец появился». Так я к нему попал в духовные чада.

И вот я ему однажды говорю:
- Батюшка, мне бы если пастухом быть: я хотел бы в лесу: или в поле: чтобы никого не было, - уединение сильно любил.
- Пастухом? А ты знаешь, что такое пастух? Вот когда жарко, корова хвост поднимет и побежит. А ты ж не догонишь. Убежит куда-нибудь в посевы, там «наворочает», а ты будешь отвечать.
«А, - думаю, - тогда не получится. Если б овцы - это еще ничего, они ж не бегают как коровы...» Так пришлось мне расстаться с моей идеей.

Тогда стал я про монастырь спрашивать. Батюшка говорит: «Монастырь - это, конечно, хорошо. Но и здесь бывает двое ворот: в одни входят, в другие выходят». Я не пойму: как это «выходят»? Тогда он пояснил, что одно бывает желание придти в монастырь, это «входят». А потом некоторые вспять поворачивают - не выдерживают в духовном плане, это «выходят». Я говорю:
- Нет, батюшка, я, если пойду, вертаться уже не буду.
- Подожди, подожди, тебе рано еще - молодой.
Почти два года испытывал, не пускал.

А мне хотелось поскорей. И вот, наконец, батюшка благословил в Киево-Печерскую Лавру.
Когда благословил, мне уже было лет девятнадцать-двадцать.
Приехал я в Киево-Печерскую Лавру. Наместник, владыка Нестор, сказал, что прием в Лавру сейчас ограничен, с пропиской очень сложно. А потом говорит:
- Ты был где-нибудь в монастырях?
- Владыка святый, нигде не был.
- Вот сейчас давай поезжай, куда пожелаешь: в Почаевскую Лавру или в Троице-Сергиевскую, или в Глинскую пустынь, пока я тебе здесь буду прописку с уполномоченным улаживать.

И я сразу поехал в Глинскую пустынь. А Глинская в то время - это рассадник духовности был. Какие там старцы были! И отец Серафим (Амелин), и отец Серафим (Романцов), и отец Андроник. А Виталий - он хотя просто послушником был у отца Серафима (Романцова), но принимал всех странников - как отец милосердия был, и вел очень духовную жизнь.

 

 

 

 

Как приехал я в Глинскую, Виталий меня сразу спросил:
- Как ты?.. Насовсем к нам?
Я говорю:
- Мне в Киево-Печерскую Лавру благословили, там с пропиской очень сложно. Мне посоветовали поехать по монастырям, вот я сюда приехал.
- Хорошо, хорошо.
Ну, он как послушник. А отец Андроник видит, что я прибыл (он же благочинный был) и сразу:
- Ну-ка, ну-ка: Откуда? Где? Что?
Я говорю:
- Батюшка, вот так и так, в Киево-Печерскую Лавру собираюсь поступать, но там с пропиской сложно.
- Давай мы тебя здесь пропишем, если желаешь - у нас свободно.
Отвечаю ему:
- Батюшка, у меня благословение отца Варсонофия, моего старца, в Киево-Печерскую Лавру поступить.
- Ну, раз благословение... Мы, конечно, не можем этого изменить или нарушить. Но если не получится с пропиской - только к нам, - и меня к себе в келью забрал.

В келье у него две коечки было: он на одной, я на другой. Мне тогда еще и двадцати лет не было - совсем молодой, и все мне тогда интересно было. Бывало, ночью просыпаюсь, смотрю: батюшка уже стоит, молится в схиме, в мантии - но тихо так. Только ляжет, чуть полежит и опять встает, молится. Ну, как преподобный Силуан Афонский - урывками. Но это кто сколько вместить может. А я хоть и усталый, трудился на послушании, но думаю: «Батюшка встает, и я встану». Подымаюсь и тоже стою тихонько. Батюшка оглянется, а я стою. А тут уже четыре часа, подъем. И батюшка пошел с колокольчиком по коридору и весь монастырь просыпается, все встают на полунощницу.

Полунощница у них в четыре часа служилась и потом вся остальная служба, где-то до одиннадцати-двенадцати дня; а потом обед; еще в четыре часа вечерня у них была (а утреня служилась с утра после полунощницы); после вечерни перерыв, и опять монашеское правило до девяти. А потом отдых, и в четыре часа утра подъем. Ну, около шести часов сна, потому что учитывали, что молодежь, работали же послушники, им отдохнуть надо. А старцы по кельям знали, когда вставать. Они там вообще не спали - и отец Серафим, и отец Андроник.

В монастыре я на клирос попал, потому что читал и пел еще в миру, когда в свою приходскую церковь ходил. Такая милость Божия - отец Виталий на клиросе и я с ним! И отец Андроник с нами. И такая благодать! С Москвы приезжают паломники к батюшке Серафиму (Романцову) и говорят: «Батюшка, мы в Елоховском соборе бываем, там Патриарх служит. Там сорок человек певчих, народу пальцем не проткнешь, пять тысяч вмещается. Пение - куда там! Но когда мы приезжаем в вашу Глинскую, как услышим ваши заунывные, жалобные напевы - как будто крылья у нас вырастают, мы как на небе себя чувствуем! Молиться хочется» Там в Глинской был слепенький Иакинф, он управлял хором, один глаз у него совсем не видел, а другой как зернышко был - чуть-чуть открытый. И вот на клирос все вместе идем, и на другие послушания (в поле, на сенокос). А Виталий, видать, замечал, кто к чему больше расположен. Видит, что есть некоторые - они хоть и послушники, но какие-то резвые такие, говорят все мирское. Но есть такого склада, что не особо беседуют. А я любил уединение, тишину с самого детства. И Виталий «засек» меня: Так мы подружились с ним.

Помню, был такой случай. Один раз мы с Виталием пошли в Илиодоровский скит. Побыли, возвращаемся и вдруг Виталий мне говорит:
- Какое я чувствую благоухание! Ты слышишь?
- Отец Виталий, я ничего не чую:
И так заскорбел я, что ничего не чую. Думаю: «К чему это он сказал?» - ведь наверняка с каким-то духовным смыслом.

Наставлял меня: «Смотри, Михаил, если в монастырь желаешь, то крепко держись этого пути - хоть в Лавру Киево-Печерскую: а если нет - сюда приезжай». Но Андроник сразу сказал:
- Если не примут - сюда обязательно.
- Батюшка, только к вам.

Отец Виталий - удивительный был человек! Когда они в Глинской жили, батюшке отцу Серафиму (Романцову) письма шли - из Москвы, из Питера, из Киева: Просто не успевает батюшка отвечать - лежат и лежат. И вот вызовет Виталия:
- Виталий, видишь письма?
- Вижу, батюшка.
- Вот благословляю: распечатывай их и давай ответы как от меня. И ко мне не обращайся: - ну, батюшка знал, что он умный: да и молился, конечно, за него. - Пиши. А ко мне не подходи и не спрашивай, что писать.

А там проблемы всякие очень сложные! Батюшка про это знает, но все равно сам не распечатывает, а отдает Виталию. Виталий возьмет всю пачку в келию, помолится - и давай распечатывать. Такие люди пишут: главврачи, профессора, начальники - духовные чада отца Серафима. А это ж в хрущевское время, там такой нажим был, такие проблемы возникали, что вера у некоторых колебалась - до того уже дело доходило. В отчаянии были. Ну, Виталий как начнет отвечать: Ответ даст, а внизу подпишет: «Схиигумен Серафим». И отправляет.

Они получают: «Ну, все! Мы теперь ожили, мы воскресли! Мы теперь отчаиваться не будем!» Пишут батюшке благодарность: «Ой, батюшка, благодарим Вас! Спасли Вы нас! Мы в отчаянии были». Он прочитал, вызывает Виталия:
- Ты отвечал таким-то?
- Батюшка, да, по Вашему благословению отвечал.
Посмотрел на него отец Серафим - ничего не сказал. Народу в Глинскую ехало море, к батюшке очередь целая, где тут отвечать: и полунощница, и правило схимническое - он же схиигумен.

Батюшка Серафим - он благодать видел у Виталия, что Виталий сможет. И это действительно так. Когда Виталий был еще маленьким, он бочку деревянную переворачивал, влезал на нее и проповедь говорил. Его мать рассказывала мне. Представьте, история какая: ребенок, а проповедь уже говорит, мать дитю удивлялась. Дар такой: дар слова, рассуждения - это вообще, не найти ни у кого. Семь классов кончил, а потом это не обязательно образование - пошел образование духовное получать.

А батюшка Серафим Виталия благословлял, чтобы он миссионерствовал. Странник он был: и в Глинской он и жил, и проповедовал, и странствовал одновременно. Старцы на такой подвиг его благословили.

Побыл я в Глинской несколько месяцев. А владыка Нестор мне сказал, что когда вызову тебя, должен приехать - главное чтобы прописать. И я сообщил ему, что я в Глинской. Ответ: «Хорошо, жди вызова». А я еще в Почаевской Лавре не был. Ну и из Глинской в Почаев поехал. А там отец Кукша наш. Ну, Кукша Одесский - это ж такой старец! Он же с Лавры нашей. А я не застал его, я позже туда пришел. Его КГБисты выслали в Почаев. Ну, гнали, потому что народ за ним шел, он чудеса совершал, прозорливый: там море народу. А чекисты-то следят. Вот и решили в Почаев отправить. В Почаев его прислали, а народ весь туда. Где солнце укроется? Нигде. Он как солнце. Я приезжаю - он там. Я сразу к нему:
- Батюшка, я вот приехал в Киево-Печерскую Лавру поступать, а Вас нет. Сложно там сейчас с пропиской:
- Все будет хорошо, все будет хорошо: поступишь, - успокоил меня.

В Почаеве службы такие пышные, ну, представьте там хор такой, а народу - пальцем не проткнуть!.. Едут и едут паломники... Не так в Лавру нашу Киевскую, как туда - Матерь Божия Почаевская там и Иов преподобный. Везде святыни. Я говорю отцу Кукше:
- Что-то, батюшка, здесь народу многовато: может мне в скит? - а там же скит Свято-Духов в лесу.
Он посмотрел:
- Я вижу, ты безмолвия хочешь, - понял. Говорит: «Благословляю, иди».

А я как поступил туда - ой, хорошо! Там братии мало, тихо. Полунощница в свое время служится, правило монашеское: А поскольку я читать мог и петь, меня сразу на клирос взяли. И пошло. Побыл немножко, братия говорят: «Оставайся!» Ну, а как я? Мне ж нельзя.

Наконец, звонит владыка: «Приезжай срочно. Прописка с участковым уже налажена». А там Житомирская дорога - я сразу на машину и в Лавру приехал. Владыка говорит:
- Все, прописка идет, давай документы, давай паспорт, участковый согласился, - за деньги конечно, тайно.
И меня прописали. Как прописали, владыка сразу взял меня к себе в келейники. В 1951 году это было, и прожил я в монастыре 10 лет, до самого его закрытия.

Когда я в Лавре уже жил, приходит к нам однажды Виталий с целой группой паломников - как странник. Он вообще странничал, батюшка благословлял его. Встретились мы - радости-то было!.. А я келейником у владыки.
- Отец Мардарий, это ты уже келейником?
- Да, отец Виталий.
- О, хорошо, ну-ну-ну: давай, подвизайся. А мы вот паломники, мы нуждаемся в питании.
У меня с этим проблем не было, пойду к келарю - он что угодно даст мне. Да я и у себя имел, не поедал.
Говорю:
- А что нужно?
Пошел в келарню, набил торбы. Приношу Виталию. «Хватит, хватит, - говорит, - мы не дотащим». В общем, обеспечил, как нужно.

С тех пор мы еще больше с ним сдружились: Но на этом, к сожалению, и расстались - до закрытия нашего монастыря (в 1961 году) уже больше с ним не виделись. В следующий раз встретились мы с отцом Виталием уже на Кавказе.

 

У нас в монастыре жил схииеродиакон Исаакий - старичок. Он знал еще тех братий, которые подвизались в Лавре до первых (послереволюционных) гонений, и после закрытия монастыря уехали на Кавказ. У него было сильное желание тоже уехать туда - он любил тишину и безмолвие, а Лавра наша была шумная и многолюдная. К тому же отцу Исаакию приходилось нести суетное послушание - водить по пещерам экскурсии. Сам он к наместнику со своим вопросом подойти боялся - и вот, бывало, придет ко мне и начнет жаловаться и просить, чтобы я с владыкой за него поговорил. Ну, а как я могу? Утешаю его, как могу, но он никак не успокаивается: «Мне безмолвие нужно. Душа моя томится, хочу на Кавказе умереть». Потом прошло какое-то время, он все-таки выпросил благословение у благочинного и уехал, никому ничего не сказав.

И вот у меня загорелось - Исаакий ушел, мне тоже хочется, я ж безмолвие с самого детства любил. А тут ко владыке в келейники попал - какая суета! И еще. Владыка часто уезжает по делам, я остаюсь один. Все открыто - ценности, деньги, а мне - ноль внимания, мне - книжки. Библиотека какая у владыки! Как открою - там жития святых, Добротолюбие, патерики, святоотеческие творения: И я начал: ай, пустынники! Антоний Великий, Макарий Великий, Ефрем Сирин, Иоанн Лествичник! Как начитаюсь - все... Думаю: «Сколько буду терпеть?» Ведь ко владыке народ без конца идет - на прием, на прием, на прием. Я с утра до вечера кручусь - идут и государственные представители, и священство, и братия, и нищие все: надо принимать, докладывать владыке. И клиросное послушание у меня - вечером я должен на клирос идти, каноны читать, канонаршить, петь. К тому же молодой был, а в Лавре кого только нет - туристы, молодежь, все на экскурсию идут. Ну, в общем, я тоже хотел уйти. Желание у меня было - в пустыню. Пошел к духовнику. Тот выслушал и строго так сказал: «Не вздумай! Оставайся - никуда! Иначе будешь скорбеть очень сильно». И я остался.

А я ни разу не был в отпуске. Лет, наверное, семь так прожил. Подхожу к владыке:
- Владыка, благословите мне отпуск - много лет уже не брал.
- Отпуск? Ну, хорошо. На сколько?
- На две недели.
- А куда?
- На Кавказ.
Он посмотрел на меня... Не знаю уж, что подумал. Наверное: «Что за интерес такой к Кавказу? Вот и Исаакий удрал на Кавказ. Не думай, что это случайно...»

А я взял и ... ну, тоже ж - сообразил! Я же на клиросе пел, и ирмос второго гласа «процвела есть пустыня яко крин, Господи..., в ней же утвердися мое сердце» написал и приклеил на стенке. И в отпуск ушел. Другой келейник пришел на время, прочитал - и к владыке:
- Владыка, иди-ка, посмотри, что там Мардарий написал.
Владыка посмотрел: «Процвела есть пустыня яко крин Господи..., в ней же утвердися мое сердце». Владыка: «Ну, все! Наверное, удрал совсем. Ох, если удрал как Исаакий, что мне вообще будет?» - ведь когда ушел Исаакий, там целое дело было - наместнику нашему крепко досталось от митрополита Киевского Иоанна¹
- Ну, - говорит, - пусть только Мардарий:, - а я уже в постриге был, - пусть только он попробует не вернуться вовремя!

А я, значит, что? Приезжаю в Сухуми. Спрашиваю: «Где тут пустынники?» В соборе мне сказали: «На Сухой речке». Разыскал. Онисифор, Пахомий. Старца застал прозорливого Пахомия. А иеродиакон Онисифор - с нашей Лавры, певец первый голос был, незаменимый. Тоже ушел, но это еще намного раньше, когда революция была. Может, не революция, чуть позже, не помню, когда закрыли монастырь после революции. До Великой Отечественной войны еще. И вот Онисифор увидел меня, обрадовался: «Из Лавры?! Ну, давай, расскажи: как там? Я ж сколько лет там прожил! На клиросе пел: А что ты приехал?»
- Я хотел бы остаться у вас в пустыне.
- Совсем?
- Да, совсем.
- А благословение?
- Благословение пока не получил.
- Ну, хорошо. Пойдем к прозорливому старцу Пахомию, он на тебя посмотрит.

А там рядом, в пяти минутах ходьбы, келья его стоит. Пришли, я поклонился, взял благословение. Старичок восьмидесятилетний. Онисифор про меня немножко рассказал. Пахомий говорит:
- Чадо, все хорошо, мы приняли бы, ты молодой, нам помощь нужна. Мы старенькие уже, - они действительно старенькие, там Христофор жил, и Сергий там жил, человек пять их там жило. - Мы не против. Но, знаешь, чадо, еще на годик... Возвращайся сейчас пока в монастырь, не время тебе сюда, а через годик ты приедешь. Духом провидел - через год в 1961-м году нашу Лавру закрыли.

И вот отпуск у меня кончается, приезжаю я в Лавру. Являюсь к владыке, он говорит:
- Если б еще на день опоздал, я б на тебя рапорт написал как на Исаакия. Десятого числа преподобного Антония праздник большой² , канонаршить надо - певцов в хоре много, а канонархов и чтецов мало было. - Вот если б как Исаакий...
- Нет-нет, владыка, я ничего... - сделал вид, как будто ничего не знаю.
- А это что на стенке написано?
- Это ирмос второго гласа, который на клиросе поют.
Он улыбнулся:
- Все понятно. Хорошо, что успел, а то был бы тебе «ирмос».

 

Прошло немного времени - год, наверное, или чуть больше - снова начались гонения. Нашу Лавру закрыли, Глинскую пустынь закрыли, другие монастыри. Многие тогда уехали на Кавказ. В Грузии в то время патриарх Ефрем был. Ну, приняли их, как боголюбивых русских подвижников - с уважением. Зиновия даже рукоположили в митрополита, в Александро-Невском соборе служил. И Андроник Глинский там же. А отец Серафим (Романцов) был поставлен как духовник на весь Сухум. И кто идет в пустыню, должны к нему обращаться. Мало ли, что получили благословение где-то в другом месте, а вдруг что не так - старец должен проверить, благословение свое дать.

И вот прихожу я в собор. А еще не знал, где отца Серафима можно найти, поэтому - сразу в церковь, и стою, молюсь. Потом спрашиваю у одних:
- А где здесь батюшка Серафим?
Они мне говорят:
- Подожди, мы сейчас как раз туда идем. Мы паломники в его доме, он нас принял. И тебя подведем.
После службы батюшку посадили в машину и повезли, а мы с рабами Божиими пошли пешком.
Пришли. И вот увидел я старца. Высокий, седой. Действительно, как один от древнейших:
- Ну, откуда?
- Батюшка, с Киево-Печерской Лавры. Монастырь сейчас закрыли. А я давно желал, в Лавре даже желание это было - в пустыню.
- Сильно желаешь?
- Да, батюшка, сильно, и уже давно.
- Ну, хорошо. Вот там в горах живут Кассиан, Меркурий, Ахилла, Виталий и прочие. Направляю тебя к Кассиану - он там главный - чтоб они тебя приняли.
И как раз проводник попадается. Батюшка говорит: «Вот тут люди будут идти на озеро, пойдешь с ними, - туда, где матушка Ангелина жила. - А там уже приходят с гор братия, встретишься с ними».³

Пришли мы на озеро. Как раз Петровым постом, перед праздником Петра и Павла. Кончился пост, я там матушке Ангелине с огородом помогаю. И вот идут: Пимен (тогда он Петр был), Кассиан, Меркурий - спускаются.
- Кто ты? Откуда?
- Вот так, - говорю, - иеромонах Мардарий. Из Киево-Печерской Лавры. Лавру сейчас закрыли:
- Иеромонах? Отлично! Мы тебя забираем к себе, у нас служить некому. Церковь есть, а служить некому, - в то время у них со священниками сложности были. Батюшка Анемподист служил некоторое время, но потом, по смирению, отказался: «Братия, простите, я не буду. Считайте меня, как последнего послушника, ищите себе иеромонаха».

И вот они ко мне. Я говорю:
- Ну, подождите, дорогие, мне тоже хочется безмолвствовать. Я служить буду ходить, но жить я желаю пока отдельно, да и потом посмотрю. А здесь есть где-нибудь недалеко свободная келия?
Они показали мне келию. Там хорошая келейка была пустая. Кассиан говорит Петру:
- Отведи Мардария туда. Если один не боится жить, пусть поселяется там.
Привели. И так вот началось мое пустынное житие. Правда, не без искушений. Первое время такие страхования пошли - ужас один! Но думаю: «Ничего, я ж читал в книжках, что такое может быть». Петр через несколько дней приходит: «Ну, как ты здесь?» Говорю: «Трудновато. Враг не дает покоя ночью». А я ведь молодой - что мне? Днем посплю, а ночью надо молиться - спать буду, что ли?
- Да ты не бойся, все мы поначалу такое бесовское наваждение испытываем.

Ничего, обвыкся. Хорошо хоть, что братья были близко. А там - целое братство, все они жили недалеко друг от друга. И Виталий там жил. Ему сказали: «Виталий, Мардарий приехал». И вот мы с ним увиделись - радости-то было! Он упал мне в ноги. Я:
- Что ты, что ты, отец Виталий?!
- Вот, Мардарий, сколько лет не виделись с тобой.
Говорю:
- Отец Виталий, дорогой, Лавру нашу закрыли, я теперь на постоянно сюда приехал. Есть благословение здесь жить. Батюшка Серафим благословил.
- О, хорошо, хорошо!
Так год или два я там прожил.

И вот однажды братия приходят за мной, зовут: «Мардарий, на Троицу на службу приходи». Сначала я ведь не служил, жил в той пустой келии, где они показали. Потом год, второй: А они видят - никого нет. Варсонофий отказывается, Амвросий ушел, батюшка Анемподист не хочет. И тут Виталий и Ахилла за мной приходят.

А у Виталия в то время какая скорбь была! Он инок был. А монашеский постриг батюшка Серафим никак ему не давал, смирял: «Даже и не спрашивай! Я знаю, когда тебя постричь. И не подходи!»⁴

Как же бедный Виталий скорбел! И ко всему прочему незадолго до Троицы с ним случилась беда. Он пошел в селение, а речка поднялась, потому что летний сезон уже наступил - перед Троицей как раз снег на горах тает. Надо переходить в брод, а там воды по пояс, да он еще с ношей. Как до середины реки дошел, его и понесло течением.
- Господи, погибаю! Матерь Божия, спаси меня! - а там вода крутит.
Один, никого рядом нет... Он - до берега. Рюкзак как-то сбросил, чтоб не тянул. Рюкзак унесло. А он выкарабкался с Божией помощью, просто чудом.
- Ой, слава Богу, живой еще остался! Ну, все теперь. Теперь, батюшка, как хочешь, а я монашество буду принимать. Я ж хочу умереть монахом.

И вот меня на Троицу призвали туда на поляну служить. Я пришел как раз перед Троицкой поминальной субботой. Кончилась служба, вызывает меня Виталий на одиночку. Бледный после воды этой, он ведь и так весь болезненный был.
- Отец Мардарий, у меня сильная скорбь. Раз ты прибыл сюда, помоги мне.
- Отченька, если смогу, конечно, помогу. Какая?
Он все рассказал, как чуть не утонул, и за постриг, что никак батюшка не соглашается.
- Вот, Мардарий, все теперь. Ты не бойся, я хочу пострига.
- Ну, а как?
- Хочу тайный постриг получить от тебя.
- А батюшка как? Отец Серафим? Как это?
- Это тайно будет. Ты только не бойся. Я все беру на себя. Ты только постриг соверши.⁵
- Хорошо, давай соберем всю братию. Отцы Ахилла, Меркурий, Кассиан, Петр, Василий-схимник, чтобы сообща обсудить и решить это дело. Раз постриг, братия все ж будут знать.
Он говорит: «Я согласен».
- Виталий, но только не подведешь?
- Нет, - говорит, - нисколько виноват не будешь.

И вот на Троицу все сошлись, много было братии. Отслужили службу. После литургии собрались, Кассиан говорит: «Ну, что ж? Батюшка уже сколько лет тянет: человек вот, смотри - больной, умереть ведь может: а каждому хочется монашество, все-таки благодать какая». Ну и решили - постричь тайно. А подводить? Меркурий был мантийный. Кассиан еще не был постриженный. Ахилла, правда, был: но Меркурия как бы избрал Виталий. Они как-то по духу сходились. И все - на Троицу постриг. О!... а ему-то!... Боженька!... Он как на небе! И ему семь дней по уставу в церкви находиться. А ему это самое и нужно, он бы совсем там жил. Свечки ставит, да один там молится. Ну, на службу приходим, потом расходимся, а он там пребывает семь дней...

При постриге отцу Виталию дали имя Венедикт. Я не от себя дал, братию спросил: «Как, братия, назначите?» Ахилла открыл календарь и начал по святцам смотреть. «Вот, Венедикт» - этот святой состоит в лике преподобных. И назвали: «Венедикт». А ему такое имя, кажется, и шло - что-то схожее было у него с жизнью преподобного Венедикта - Виталий же и как уставщик был, и певчий, и миссионер, и духовник.

Ну, все - постригли. Все хорошо. Семь дней уже вышло. Братия решают: «Теперь у нас будет выход на озеро».
А раз Виталия постригли, значит, каждый в свои грамАтки (помянники) записал «монах Венедикт» - когда служба, поминают. Прошло некоторое время. И вот один из братии, Петр, как-то раз оставил свою граматку в приозерной келье, где служились службы.⁶ Положил на окно: мол, завтра надо будет опять поминать, заберу, когда буду идти к себе. А одна из сестер, N., - такая проныра - заходит, видит его граматка: «А ну-ка, посмотрю, что там у него: записал он меня или нет?» Смотрит - она записана, и все-все братия: Кассиан, Ахилла, Меркурий - все-все... и - монах Венедикт. Она: «Что такое? А кто такой у нас монах Венедикт? Я ведь такая - всех знаю, кто ни придет», - через нее идут все люди. Ладно... И положила граматку назад.

Приходит Петр. Она:
- Отец Петр, это ваша граматка?
- Да, а что ты хотела в моей граматке?
- Да я просто посмотрела, записал ты меня или нет. А кто у вас Венедиктом записанный?
- А тебе какое дело? - он растерялся, это ж тайна: ой, Боже!... - Где?
- А вот, в граматке написано.
- Да это... это... - ну, в общем, начал ей «смазывать».
А она - ну такая проныра!
- Нет, кто-то у вас живет тайно, мы не знаем. А как? Мы должны знать, продукты ж надо носить.

Пошло дело... Сколько-то времени прошло - неделя, наверное, - братья забрали ноши, пошли по речке. А она поехала в город - батюшка велел, потому что благодетели продукты везут к нему, и их надо переправлять на озеро. Пришла N. до батюшки, взяла благословение, побеседовали.
Батюшка спрашивает:
- Ну, как у вас там дела?
- Да только что братия были, все забрали.
- Хорошо. Вот еще давай, бери. Нагружайте - на автобус и везите, чтобы все было у них обезпечено.
А потом она не вытерпела:
- Батюшка, я там у Петра взяла граматку, посмотрела, а там какой-то монах Венедикт у них новый появился. Откуда, мы не знаем. К нам не приходит. Может тайный какой-то?

Батюшка: «Монах Венедикт? Как без моего благословения мог монах там появиться? У меня только благословляются, а больше никто не имеет права, Кассиан без благословения не примет никого». И батюшка сразу: «Не Виталий ли там натворил чего?» - ну, догадался духом.
- А ну-ка, слушай. Вот бери продукты и езжай. И как только придут братья, скажи Виталию, пусть ко мне приедет. Скажи, батюшка зовет.
Приходят с гор братия. Они же тогда носили ноши, это как раз сезон был - через неделю, и опять идут. Пришли к матушкам - Виталий, и все остальные. N. и говорит:
- Отец Виталий, я была в Сухуми, от батюшки привезла продуктов вам. Батюшка просит тебя, чтоб ты пришел.

Виталий, конечно, почувствовал, что что-то будет. Но уже только молится: «Господи, помилуй!» Приезжает. Взял благословение и - бух в ноги батюшке. Раз, два, три... Батюшка:
- Ну-ну, все хорошо, все хорошо, садись. Как вы там подвизаетесь?
- Да, батюшка, вашими святыми молитвами. Все хорошо, все благополучно.
- А что у вас там за Венедикт появился - новый монах какой-то? Я не знаю его.
Виталий - что?... Обманывать же нельзя. «Господи, помилуй!» Сидит. Батюшка смотрит - начал меняться в лице Виталий.
- Что это такое с тобой случилось? Почему не отвечаешь? Какой Венедикт, откуда он взялся? А ну отвечай! - строго уже начал.
А он опять - в ноги бух:
- Батюшка, простите!
- Что «простите»?!
- Это я постриг принял.
- Какой постриг? Откуда? Кто благословил? Кто постригал?
Ну, все - поехало!
- Батюшка, простите! Простите!...
Да куда там!
- Ты такой, что только и знаешь «простите»! Что ты натворил? Кто благословлял? Я тебя не благословлял. Кто постриг? Мардарий? А кто благословлял Мардария постричь тебя?

Пошло дело. А я знал, чувствовал, что это рано или поздно откроется.
Батюшка: «Не признаю тебя как монаха ни при каком условии! Виталий был и Виталий есть. Все, свободен - езжай в пустыню». У Виталия скорбь! Что делать? Он тогда сразу к отцу Андронику в Тбилиси. Приехал, плачет:
- Батюшка, вот такое случилось...
- Что?
- Вот так постриг принял.
- А кто постригал?
- Мардарий.
- Мардарий? Я его знаю, он у меня в келии ночевал, хороший, келейником был у владыки Нестора в Лавре, все это известно. Ну и что?
- Он постриг.
- А как?
- Вот так получилось, что без благословения отца Серафима. Я сколько лет просил батюшку - он все ни в какую. А у меня легкие больные, кровь горлом идет, еле прям живу, хочется в мантии умереть.
- Все будет хорошо, не безпокойся. На днях я поеду в Сухуми к батюшке Серафиму, поговорю с ним. Все наладится, не переживай.

Приезжает батюшка Андроник к отцу Серафиму. Побеседовали они, а потом отец Серафим говорит:
- Отец Андроник, знаешь, что Виталий натворил? Самочинно постриг принял!
А Андроник это все уже знает:
- Ладно уж, батюшка, не будем вспоминать. Раз принял - значит, ладно уже: ну что теперь. Это если бы провинился, - а монашество вообще не снимается: хоть за провинность, хоть за смертные грехи, только епетимию дают, а постриг (схима, монашество) не снимается, только сан снимается, если смертные грехи. - Прости его, батюшка, он будет подвизаться. Он послушный. Куда еще? Пускай остается.
Так утешил он батюшку Серафима. Тот: «Ну, ладно...»

Вызывает тогда Венедикта-Виталия и говорит:
- Ладно, все. Раз такое дело, прощаю тебя.
Но не успокоился на том: «Мардария знаю, он у Андроника в келии ночевал. Ко мне обращался. Послушный тогда еще был, не преступал. Но сколько времени прошло. А, может, он под запрещением был? Вот я буду в Чернигов ехать (у батюшки там было много духовных чад), узнаю у владыки...» - а владыку моего, когда закрыли Лавру, перевели в Чернигов.

Уже батюшка пошел на то, чтобы признать постриг. Ну, раз совершилось, что ж теперь сделаешь, не будешь же снимать. За что снимать - он же не провинился. А раз совершилось - значит, совершилось. Едет в Чернигов к владыке моему.
- Владыка, это ваш келейник Мардарий?
- Да.
- Иеромонах?
- Иеромонах.
- Он не был под запрещением у вас? - хотел батюшка найти что-нибудь.
Владыка говорит:
- Он у меня такой келейник был - я ему все доверял.
- Вот он одного брата постриг без благословения.
- Ну, что ж... если уж такое случилось... а так никаких запрещений.

Привозит батюшка Серафим из Чернигова бумагу: «Не был под запрещением, все хорошо...» - послужной список, специальный такой документ. Присылает в пустыню: «Передайте Мардарию...» Ну, слава Богу! С тех пор все наладилось.

 

¹ Более подробный рассказ отца Мардария об этом эпизоде помещен в беседе монаха Константина «О современном монашестве», часть 7 (прим. ред.).

² 10(23) июля - память преподобного Антония Печерского, начальника всех русских монахов (прим. ред.).

³ Для того чтобы было понятно, как проходило жительство в пустыни и осуществлялась доставка продуктов братии, нужно рассказать следующее. Братия ходили, искали место для келий. Нашли они место далеко за озером, по речке - там была небольшая равнинка, на которой они поселились. Потом через некоторое время нашли еще одну равнинку, на расстоянии примерно полтора-два километра по азимуту - ну, а по речке это идти нужно было часа полтора примерно. Но поскольку по речке можно было ходить только в то время, когда была маленькая вода, то в большинстве случаев ходили через горы. Это требовало большой физической силы и много времени. Если выйти со второй поляны и дойти до селения, то можно было потратить целый день. А в осеннее и весеннее время не хватало даже светового дня, чтобы дойти до селения. Потому - конечно, по Промыслу Божию - так получилось, что недалеко от озера образовался как бы женский скит, но скитом его не называли, а говорили просто «приозерные» матушки - монахини. Они были из разных монастырей - в основном, пожилые, хотя были среди них и молодые. Их было человек пять-шесть. А Ангелина - это была сначала странница. Потом ее постригли, и тот, кто ее постриг, духовник из Псково-Печерского монастыря, направил ее в пустыню, чтобы она уже вела постоянный образ жизни. В монашестве она была Ангелина, а в схиме Афанасия. Ангелина жила недалеко от речки и от озера - это было место, где жили когда-то армяне. В 1915 году они переселились в селение, а это свое жилище, свою территорию продали монахам, и там остался их дом. Потом лесхоз в советское время сажал там орехи. И сейчас там растут грецкие орехи, но они уже засыхают. И вот на этой небольшой равнинке, как говорят, около «Ангелининой речки», жили эти матушки. Их кельи были разбросаны по разным местам - примерно шесть-семь келий. «Скит» приозерных монахинь был облегчением братии в том плане, что они, когда выходили со второй поляны, то приходили сюда к вечеру, ночевали в одной из келий, матушки их кормили. Как бы гостиница, перевалочный пункт такой, где можно было переночевать. Потом кто шел в город, если была необходимость, а кто брал продукты и возвращался обратно в келию. К матушкам приходили благодетели из Сухуми - женщины и мужчины, и приносили продукты от автобуса. А братия спускались с гор, брали и носили к себе в келии. В город сами они почти не выходили, потому что тогда ведь были хрущевские времена, и все «бородатые личности», которые появлялись на улицах города, привлекали к себе внимание. К ним подходили блюстители порядка, спрашивали документы и сажали в КПЗ. Тридцать суток отсидел, потом заводили дело «за тунеядство», «пришивали» статью и отправляли в тюрьму. По этой причине братия в городе почти не появлялись - дальше келий приозерных матушек они старались не ходить (прим. монаха-пустынника К.).

⁴ Один из братьев-старожилов, подвизавшихся вместе с отцом Виталием, рассказывал, что отец Серафим однажды назначил отцу Виталию время пострига в селении Георгиевка и велел ему прийти туда в определенный день. Виталий пошел напрямик через горы, заблудился и не попал в назначенный срок. Таким образом, постриг не совершился. Отец Серафим отнесся к этому очень строго: «Ах так - если ты не выполнил послушание, вот теперь жди». И в качестве епитимии отсрочил ему постриг на долгое время. Отец Виталий, конечно, сильно скорбел, считая, по-видимому, что только его оплошность, его невнимательность помешали совершиться постригу (прим. монаха-пустынника К.).

⁵ Дело в том, что отец Виталий был болезненным еще с юности - у него был туберкулез с кровохарканием. А тут, когда упал в реку и дополнительно застудился, возникла смертельная опасность: ведь когда туберкулез принимает тяжелую форму, кровь идет горлом - она может не остановиться и человек рискует просто захлебнуться. Потому отец Виталий, чувствуя всю серьезность своего положения, решился на такой последний шаг (прим. монаха-пустынника К.).

⁶ В числе других приозерных келий была одна как бы тайная келия, спрятанная между огромными камнями. В этой келии иногда служились литургии, потому что нужно было причащать матушек. Приходили священники из города, приходили и свои братья-иеромонахи, и время от времени там совершались службы (прим. монаха-пустынника К.).

 

ФОТО:

 

Старцы Глинской пустыни (слева напрво):
иеросхимонах Серафим (Романцов), схиархимандрит
Серафим (Амелин), схиигумен Андроник (Лукаш)

 

Старая ореховая роща близ озера Амткел. Фото 2006 г.

 

 

Архимандрит Ахилла, в схиме Феодосий (Орлов; + 2003)

 

Схиигумен Андроник (Лукаш; + 1974)

 

 

 

Схиархимандрит Серафим (Романцов; + 1976)